В Москву Глиэр вернулся полный новых музыкальных впечатлений и немедленно приступил к работе над оперой. Он встречался с Гальпериным, консультировался по вопросам драматургии с Немировичем-Данченко и Ипполитовым-Ивановым. «Надеюсь, что к лету клавир будет готов, — писал он в декабре 1923 года Любарскому.— У меня обдумано и намечено уже много».
Все, казалось бы, шло гладко, но композитор углубился в область совсем еще незнакомую ему, прокладывал абсолютно новый путь, и порой его мучили сомнения. Чтобы избавиться от них, нужно было посоветоваться с азербайджанскими музыкантами, узнать их мнение о проделанной работе. И в начале 1924 года Глиэр снова едет в Баку. В доме Гаджибекова, потом у Мамедовой он играет многие отрывки из оперы. А получив приглашение выступить в нескольких камерных концертах (на вечере фортепианных дуэтов в паре с профессором консерватории пианистом М. Л. Прессманом, некогда учившимся вместе со Скрябиным, на «вечере романтики» и других), он в одном из них исполняет на рояле фантазию из музыки к «Шахсенем». Весьма ободренный коллегами и слушателями, Глиэр покидает город, увозя с собой, между прочим, письмо студентов консерватории (врученное ему после концерта), где выражалось удовольствие по поводу встречи с ним, а в конце было сказано: «Еще более радостным и ценным для нас событием было бы видеть Вас не как гостя, но как постоянного члена корпорации наших педагогов».
Проведя два концерта в Тифлисе и три в Москве, Рейнгольд Морицевич снова погружается в творчество. «Все время занят только сочинением,— сообщает он в Баку.— Чаще всего сочиняю от 12 до 6 ночи, когда нет телефонных звонков и никаких других мешающих обстоятельств. Сочиняю все три акта сразу. Много сделано и, кажется, хорошо. Но раньше половины декабря окончить не успею... Инструментовку с половины же декабря начну — это работа спокойная. Сейчас же нужно мучиться и искать, помимо красивого и правильного музыкального изображения текста, еще и верного стиля. На днях написал арию Ашика из 4-го действия ("Намаз я трижды совершил"). Вышло очень хорошо, и думаю, что будет часто исполняться отдельно... Хороший танец получился из той песни, что напевала Шевкет Ханум».
А тем временем в Баку начала разгораться полемика о путях развития азербайджанской оперы. Многие газеты посвящали ей свои полосы. «Азербайджанская опера переживает состояние агонии», — писала газета «Коммунист». Печатались письма рабочих-нефтяников, железнодорожников, в которых они заявляли: «Нам нужны новые азербайджанские оперы». Раздавались голоса, требовавшие запретить исполнение старых мугамных опер: «Либо культурная, современная опера, либо — ничто!» Другие же утверждали, что азербайджанская национальная музыка лишена якобы тех элементов, которые позволили бы поднять ее на вершины многоголосной, многогранной, обогащенной всеми средствами современной композиторской техники. Приглашение Глиэра и поручение ему написать азербайджанскую оперу расценивали как «подкоп» под самые основы национальной культуры, а композитора называли «варягом», вкладывая в это оскорбительный смысл.