Поэтому, когда Рейнгольду Морицевичу предложили занять на летние месяцы место учителя музыки в семье Прокофьевых, проживавших в деревне, где можно было легко совмещать исполнение обязанностей с отдыхом на лоне природы, он без колебания решил отправиться в Сонцевку. Предложение это было сделано по совету Танеева, с которым Мария Григорьевна Прокофьева консультировалась по вопросам музыкального воспитания своего сына Сережи.
В начале лета 1902 года Глиэр с весьма скромным багажом, включавшим, по его словам, толстую пачку нотной бумаги и скрипку, высадился на маленькой железнодорожной станции Гришине. У платформы его ожидала коляска, присланная из Сонцевки, расположенной в 25 километрах.
«Быть на положении учителя, которого кормят и поят, мне немножко неприятно», — признавался Глиэр. Но приехав в имение, он сразу же почувствовал себя там хорошо. Ему отвели небольшую, но светлую комнату. Стол украшали великолепные розы, поставленные заботливой хозяйкой. Через распахнутое окно вливался пьянящий аромат сада. Играть можно было сколько угодно. Занятиям с Сережей отводилось два часа в день. Один час — игра на фортепиано, другой посвящался теории музыки, когда Рейнгольд Морицевич знакомил своего одиннадцатилетнего ученика с основами гармонии и сообщал некоторые сведения об инструментовке, что было, впрочем, довольно затруднительно, так как мальчик еще не имел никакого представления о доброй половине инструментов, входивших в состав оркестра. Убедившись в исключительных способностях своего ученика, Глиэр коснулся и учения о форме. Прокофьев писал потом: «Он объяснил мне песенную форму, что положило начало серии фортепианных пьес, которые я под довольно неудачным названием «Песенок» сочинял затем в продолжение шести лет... Играя сонаты Бетховена, Глиэр «начерно» объяснял мне сонатную форму...».
«После занятий,— читаем у Прокофьева, — он не прочь был сыграть партию в шахматы или крокет или принять вызов на дуэль на пистолетах, стрелявших при помощи пружины, чем окончательно покорил мое сердце».
Действительно, будучи добрым человеком и прирожденным педагогом, Рейнгольд Морицевич понимал, что для успешных занятий необходим контакт с учеником, а раз перед ним ребенок, следовало с должным вниманием относиться к его игрушкам и забавам. И он со всей тщательностью приветствовал любимую Сережину куклу по прозвищу Господин, которую тот приносил к нему (что делал и позже в Москве), справлялся об успехах оловянного войска и принимал участие во многих детских забавах. «Сегодня был опять спектакль,— писал он невесте.— Мой мальчик отличается богатой фантазией. Было представлено крушение поезда в трех действиях с разбоем, убийством, грабежом и т. п.».
Поднимаясь по привычке рано, Глиэр до завтрака работал над своими сочинениями. Затем при встрече с гувернанткой Сережи практиковался в немецком языке. Он возобновил занятия французским, что очень одобрила Мария Григорьевна, снабдив его всеми необходимыми учебниками, книгами, и даже предложила свою помощь, так как хорошо знала этот язык.
Остававшееся время Глиэр отводил активным формам отдыха. Прошло совсем немного времени, и он уже хвастался: «Какой я теперь разносторонний спортсмен! Считайте: танцую, верхом езжу, на велосипеде езжу, правлю и гребу на лодке, плаваю».
По вечерам в Сонцевке музицировали. Глиэр играл на скрипке или импровизировал за фортепиано. Потом к роялю садился Сережа. Иногда приезжали гости из соседних деревень, и тогда устраивался большой концерт. Играли Гайдна, Моцарта, Бетховена, Чайковского.
Занимаясь с Сережей игрой на фортепиано, Рейнгольд Морицевич остро почувствовал недостатки своего пианизма. Поэтому, вернувшись в Москву в сентябре к началу занятий в школе, он решил ликвидировать и этот пробел, договорившись с Гольденвейзером о платных уроках. Первый состоялся уже 28 сентября, после чего Глиэр радостно сообщил невесте: «Он сказал, что если я в течение года буду по часу в день играть, то могу сделаться порядочным пианистом». Гнесины обратили внимание на зажатость мышц в кисти и локте у Глиэра во время игры. С помощью специально придуманных Еленой Фабиановной упражнений они также старались помочь Рейнгольду Морицевичу и очень радовались, когда общие усилия стали приносить успех. Как известно, потом, во время своих концертных поездок, Глиэр не только аккомпанировал певицам, но и легко исполнял свои фортепианные пьесы.
В Москве Глиэр снова установил себе адски напряженный жизненный ритм. Обнаружив, что Сафонов выписал для консерватории новые издания всех сочинений Берлиоза, он принялся за тщательный разбор партитур этого «полководца оркестровых сил» (так назвал его А. Н. Серов), мечтая в совершенстве овладеть оркестровым письмом. Много сочинял, уделяя основное внимание Второму секстету, и шлифовал уже написанное, в частности «Балладу» для виолончели и фортепиано и «Романс» для скрипки и фортепиано, Вариации на тему из октета. По-прежнему Глиэр давал частные уроки и не отказывался ни от какой работы, связанной с музыкой. По просьбе С. А. Кусевицкого, например, который часто выступал в концертах как контрабасист, Рейнгольд Морицевич за пять дней инструментовал Концерт Генделя.
Не забывал Глиэр и о театрах. Увидев афиши, возвещавшие о новой постановке «Мнимого больного» Мольера и фонвизинского «Недоросля», он спешил обеспечить себя билетами. Не пропускал и вечеров у Гольденвейзера, особенно когда ему говорили, что будут исполнять, например, новое трио Гедике и сонату Рахманинова, Шаляпин споет «Балладу» Аренского. Частым гостем стал Глиэр в доме певицы Б. А. Лавровской, чей низкий, бархатный голос приводил в восторг еще Чайковского. У Лавровской Глиэр встречался с Умберто Мазетти, А. В. Неждановой, приезжавшей из Петербурга Н. Н. Римской-Корсаковой, многочисленными учениками и ученицами Мазетти и Лавровской (тогда уже — профессора Московской консерватории). Известность молодого композитора росла в немалой степени благодаря романсам, а личное обаяние привлекало к нему многих людей. Круг знакомых быстро расширялся. В среде московских музыкантов Глиэр стал совсем своим и, естественно, поэтому принял участие в чествовании Аренского; он неизменно присутствовал на так называемых рубинштейновских обедах, проводившихся ежемесячно с целью тесного общения и обсуждения событий в мире искусства, на которых собирались деятели культуры Москвы во главе с почитаемым всеми Танеевым.