В восемнадцать дней опера была готова. Она называлась «Милосердие Тита» и опиралась на переработанное и сильно сокращенное либретто Метастазио.
Для коронационных торжеств более всего подходила форма оперы-сериа. Ее и избрал Моцарт. «Милосердие Тита» — типичная опера-сериа, торжественное и величавое произведение, рассчитанное не столько на то, чтобы потрясти, сколько на то, чтобы поразить слушателя. Образы ее античных героев очерчены обобщенно, без достаточной психологической глубины. Но музыка оперы масштабна, величественна, благородно-красива. В партитуре «Милосердия Тита» немало вдохновенных страниц. Великолепны многие арии — широкие, мелодичные, эффектные; хороши некоторые ансамбли, чудесен финал первого акта, по сложности и выразительности немногим уступающий грандиозному финалу первого акта «Дон Жуана».
6 сентября состоялась премьера. «Милосердие Тита» успеха не имело. Императрица, прослушав оперу, заявила, что это «немецкая свинячья музыка». Но Моцарт ко всему этому отнесся безучастно. Его мысли были уже далеко: в Вене, на Видене, где подходила к концу работа над «Волшебной флейтой». Даже в Праге, по горло занятый «Милосердием Тита», он не забывал о своем венском детище и каждую минуту отдыха отдавал ему.
«Моцарт, — пишет один из современников, — работая над коронационной оперой «Милосердие Тита», почти ежедневно посещал со своими друзьями трактир, расположенный неподалеку от его квартиры. Он приходил сюда, чтобы рассеяться игрой на бильярде.
На протяжении нескольких дней друзья стали замечать, что он, играя на бильярде, тихонько, как бы про себя, напевает «м-м-м-м» и неоднократно, пока другие играют, вытаскивает из кармана какую-то книжку, быстро заглядывает в нее и снова продолжает игру. Насколько же были все поражены, когда однажды в доме Душеков Моцарт сыграл на клавире своим друзьям прекрасный квинтет между Тамино, Папагено и тремя дамами. Он начинается как раз тем самым мотивом, который столь занимал Моцарта во время игры на бильярде.
В этом доказательство не только того, что его творческая деятельность была постоянной и не прерывалась даже развлечениями и отдыхом, но и гигантской мощи его творческого гения, способного одновременно заниматься столь разными делами».
Вернувшись в Вену, Моцарт с головой окунулся в работу. Оказывается, полезно на время оторваться от нее, а затем свежим глазом взглянуть на сделанное. Кое-что, ранее казавшееся совершенным, теперь выглядит весьма далеким от совершенства и требует коренной переработки, а кое-что, казавшееся раньше проходным, малозначительным, на самом деле полно большого смысла и нуждается, как говорится, в доводке. За время, пока Моцарт был в Праге, актеры подметили на репетициях много такого, что ускользнуло от его внимания. А к мнению актеров он всегда прислушивался, как, впрочем, всегда прислушивался к тому, что разумно и идет на пользу делу. Моцарт любил говорить, что свою работу непогрешимой считают только самовлюбленные дураки, а им нельзя заниматься искусством.
Венский актер Игнац Кастелли вспоминает:
«Умерший бас Себастьян Мейер рассказывал мне, что Моцарт поначалу дуэт Папагено и Папагены (когда они впервые встречаются) написал совсем по-другому — не так, как он звучит теперь. А именно — они пару раз восклицали:
— Папагена! Папагено!
Однако Шиканедер (он исполнял роль Папагено — Б. К. ), услышав это, закричал вниз, в оркестр:
— Эй, Моцарт! Это никуда не годится. Здесь музыка должна выражать изумление. Сперва им надо, ни слова не говоря, уставиться друг на друга. Потом Папагено должен начать заикаться: «Па-папапа-па-па», — а Папагена повторять то же самое, и до тех пор, пока, наконец, оба не выговорят все имя целиком.
Моцарт последовал этому совету, и дуэт постоянно бисировался».
Даже на генеральной репетиции, когда, казалось, все уже готово, Моцарт не оставлял работы над музыкой оперы. По просьбе Шиканедера он тут же, в театре, сочинил великолепный марш жрецов — одну из блистательных страниц партитуры «Волшебной флейты».