Концерт 16 марта 1903 года

Концерт назначили на 16 марта 1903 года. К участию были привлечены Сараджев, певица С. Демидова, всегда охотно пропагандировавшая сочинения молодых композиторов, пианистка С. Полоцкая.

Глиэр, Сараджев и Николаев выехали из Москвы вместе. На вокзале в Киеве их встречал Крыжановский, приехавший из Петербурга на два дня раньше. Начались старательные, длительные репетиции. В одном из писем — отчете невесте — Рейнгольд Морицевич писал: «Целых три часа без отдыха зубрили... Я буду во фраке. Буду сидеть с левой стороны, первым к публике. Ух, как подумаю, мороз по коже пробегает...» Для отдыха после репетиции молодые композиторы и Сараджев отправлялись к Днепру. «Опять эта манящая к себе даль, крутые берега... Дышать, дышать и не надышаться. Как хорош Днепр! Как хорош мир!» — восклицает Глиэр. Природа всегда волновала его, приводила в восторг: «В ней самая чистая, самая правдивая и Живая поэзия. Прислушайтесь к ее голосу, которым говорит и маленькая травка, и дуб-исполин, и ручей скромный, и широкая река».

Как прошел концерт, легко себе представить по рецензии, появившейся неделю спустя в «Киевской газете» и написанной весьма авторитетным критиком и композитором В. А. Чечоттом. «Группа трех композиторов, устроивших на свой страх и риск авторский дебют в родном городе, может похвалиться полным успехом, если не материальным, то артистическим», — писал он, отмечая, что «капитальной пьесой» длинной программы был смычковый октет Глиэра, в исполнении которого кроме киевских музыкантов (Безман, Котляр, Пятыгорович, Шебелик, Посгашшл) приняли участие также автор, скрипач из Москвы Сараджев и Крыжановский (альт). «Ансамблисты сыграли превосходно под непосредственным контролем автора; ...каждая часть октета произвела впечатление и возбуждала шумное одобрение аудитории с требованием повторения после второй части (скерцо)...» Отмечая естественность развития мысли, плавность переходов, широту и певучесть тем, насыщенных русским колоритом, Чечотт все же обратил внимание на то, что сильная личность творца «Князя Игоря» держит пока Глиэра в плену, хотя это и не уменьшает достоинств его музыки. Затем он остановился на двух дуэтах Глиэра — виолончельной балладе, исполненной Шебеликом, и приобретавшем все большую популярность «Романсе» для скрипки, сыгранным Сараджевым. Эти произведения, отмечал Чечотт, свидетельствовали о великолепном знании автором всех возможностей указанных струнных инструментов, а Сараджев — «превосходный ансамблист» — продемонстрировал «темперамент, экспрессию и увлечение». Не остались без внимания и романсы Глиэра («Слезы людские» на слова Тютчева и байроновские «Не верь» и «В порыве нежности сердечной»), «Они необыкновенно сильны, цельны и увлекательны», — написал рецензент. Далее подверглись разбору исполнявшиеся сочинения Крыжановского и Николаева.

Это выступление Чечотта с оценкой произведений Глиэра, а также его исполнительского искусства и организаторских способностей в сочетании с еще не забывшейся корреспонденцией из Москвы Струве и свежим впечатлением от квартета, сыгранного квартетом Розе всего лишь две недели назад (2 марта 1903 года) во время гастролей в Киеве, создали Глиэру на родине уже некоторый ореол славы. Даже председатель Киевского отделения РМО дирижер А. Н. Виноградский, который какое-то время не скрывал своего неудовольствия тем, что молодые композиторы, устраивая концерт, обошлись без его помощи и участия, даже он, видя результаты, сменил гнев на милость и сам предложил организовать новый концерт и с его программой поехать также в Одессу, может быть, в Харьков и Саратов.

Известность Глиэра росла и в Москве, где в программы концертов все чаще стали включать его вокальные миниатюры, «Романс» для скрипки и другие произведения. «Я чувствую, как будто бы я начинаю находить дорогу к душам тех, кто слушает мои сочинения»,— записал композитор. Музыкальные мысли теснятся в его голове. Их хватит на много камерных и симфонических сочинений, только нужно спешить, ибо, если верить Гоголю, дальше, после сорока лет все будет хуже. И Глиэр спешит. А тут с почтой из Лейпцига пришла «целая кипа» корректур, и просили их не задерживать.

На лето Рейнгольд Морицевич, как обещал, снова отправился в Сонцевку. Но даже украинская природа, щедрая на тепло и красоту, не могла дать ему необходимый отдых, снять с него напряжение. И это сказывалось на его самочувствии. Прокофьевы даже пригласили как-то в Сонцевку врача к Глиэру, так как Рейнгольд Морицевич постоянно жаловался на шум в ушах и боль в груди, жаловался на то, что его лихорадит. Однако доктор, осмотрев, прописал лишь успокоительную микстуру, разрешил и ездить верхом, и купаться. Посоветовал больше гулять, отвлекаться от своих мыслей. Но разве можно отвлечься от мыслей о музыке, если в кустах заливается сладкоголосый певец? Я ходил по саду и все хотел схватить, как поет соловей... Вот кое-какие отрывки из его бесконечной песни: чёх-чёх-чёх, пиу-пиу, крути-крути, а потом вдруг протяжно, что-то похожее на: чиижик-пыыжик, а потом опять: пиу-пиу-крути-крути, чёх-чёх-чёх...»

Занятия с Сережей шли своим чередом. Успехи мальчика радовали Рейнгольда Морицевича и, конечно, Марию Григорьевну, которая написала Танееву, что как учитель Глиэр «незаменим... Чувствуется, что Сережа поставлен на верную дорогу».